…В начале 43-го до далёкой Перми смогла каким-то образом добраться почта из Ленинграда. Как же рыдали и просто в голос выли обитатели сразу нескольких комнат в нашем бараке! Да, в комнатах этих, расположенных подряд с левой стороны длинного коридора, жили ленинградцы, эвакуирванные ещё в начале войны. И теперь они узнали о судьбе оставшихся родных… Не было ещё в ходу слова «блокада», но мы, дети, понимали: произошло ужасное…
Барак наш стоял совершенно одиноко на самом краю самого дальнего посёлка – окраины Перми. Адрес был убойный: город Молотов (тогда так звалась Пермь), посёлок Сталина, барак 33-бис. Дальше за нами – только лес. Нет, вру: сначала шли ряды колючей проволоки, стояла будка с охранником… Зона. А уж дальше – лес.
Жили мы – шестнадцать семей эвакуированных – очень дружно, общались, - потому-то горю, постигшему ленинградцев, сочувствовали все.
Память, воспоминания – коварные дела. Стоит только вспомнить что-нибудь одно – и начинаешь плыть по этим волнам, и сладить с этим нет никаких сил. Или это только в моём преклонном возрасте так? Что ж, подчинюсь, поплыву… Тем более что нас, детей войны, всё меньше и меньше. Тех, кто сам, лично, пережил первую весть о ней и прожил всё последующее. Да, мои воспоминания связаны с глубоким тылом, - но, может быть, кто-нибудь (из круга моего общения) прочтёт и их.
Да, так вот – жизнь в бараке. В длинный коридор выходят все дверцы печек изо всех комнат. У огня можно посидеть, пообщаться с соседями. Дрова во дворе, там ряд сарайчиков. И мы, дети, уже умеем щипать лучину для растопки и даже колоть небольшие пеньки – не острым топором, а колуном. А как иначе, - взрослые придут только к ночи. Уборная тоже во дворе. Вода – только в посёлке, за пустырём и за трамвайной линией, и мы её приносим – по трети ведра, два ведра на коромысле. А ведь недавно были вполне городскими детьми…
Нас в бараке шестеро: я, Зина, Нина, Коля, Лёва, Ваня. Первый – четвёртый классы. А школа – только в центральном посёлке, далеко. Портфель на верёвочке, и – на трамвай: можно на буфере, можно сбоку на перекладинах, держась за окошко… Подножки занимает толпа взрослых.
Дети как дети: жизнь интересна, даже какие-то пьески придумывали и ставили. Сцена – торец коридора, зрители (взрослые) – вдоль дверей.
На другом конце коридора – кухня. Основная общая жизнь кипит тут. И еда кипит. Какая? – это отдельная тема. Основная еда – щи из лебеды. До сих пор помню этот вкус. Лебеду собирали мы, дети. Она пышно росла вдоль колючей проволоки. Местами попадалась крапива – о, это уже деликатес. В кипящей воде крапива меняет цвет – видно, что сварилась, а лебеда, кипящая вместе с ней, остаётся прежней. На кастрюлю одна-две картофелины… О, картошка – это отдельная тема. Потом-то все могли её выращивать, а в первые два года не было земли. Картошку накапывали подмороженную на колхозных полях (после того как там урожай был убран). Иногда нам, детям, перепадала картофелина не очень подмороженная, - её можно было обрезать и из твёрдой мякоти нарезать кружочки. Их запекали на горячей поверхности плиты – это лакомство называлось «рябчики». А ещё летом собирали «пестики» - такие толстенькие колоски от полевого хвоща. Это уж считалось просто мясом, - даже пельмени с этим делали.
А как же мука? А за мукой мамы наши иногда уезжали по деревням – выменивать её на сохранившееся тряпичное барахло. Привозили муку, пшеницу немолотую, такой же ячмень… Уезжали далеко, на два-три дня. Помню, однажды мама так уехала, а я съела все крохи еды в доме и вот сижу… Коптилка горит, - электричества-то вообще не было, вся жизнь при коптилке, все уроки, - баночка с каким-то горючим (но не керосин, - его не было). Сижу голодная. Лезу на полку – там только каменная соль, такой полупрозрачный камень с кулак, в банке с водой, - этой насыщенной водой солили еду, т.к. соли не было, а Соликамск с такими камнями был где-то близко.
И вот – достаю этот камень из соли и принимаюсь его лизать… Запиваю обычной водой. И вечером так же… Вроде бы и поела, - можно и поспать. А уж утром и мама приедет.
Совсем не помню, чтобы мы хоть что-то получали по карточкам. Кроме хлеба, конечно. 250 г на ребёнка, 400 г. на служащего (на маму). Надо было постоять в очереди, а потом – главное - донести это богатство до дома. И не откусить! Лизать корочки – можно… Позже нас «прикрепили» к рабочей столовой – это уже было солидно: стоячие столы, миски из согнутой кольцом жести, а в них «баланда» - заваренная кипятком ржаная мука.
Ещё позже мы уже получили землю и могли (и научились) сажать картошку, - и проблемы с едой сгладились…
Потом переехали в другой барак, - уже в центральный посёлок. И тоже рядом – зона, колючая проволока, охранник на вышке. Мы его дразним, он откликается соответственно…Там уже у нас были огороды, - помню, мама выращивала под окном даже васильки из собранных в поле семян. Помню, там был обычай – летом целыми семьями спали под собственным окном. Вот в это самое окно с васильками и постучала мама однажды, идя с ночной смены: «Вставай, дочка, ВОЙНА КОНЧИЛАСЬ !»
Вот так. А о том, каким помню первый день войны, - в следующий раз.